You аre my fucking vаlentine
Посвящается mon cher аmi


- Вы знаете в чем источник благоразумия?
- Неужели, в способности предвидеть удачу и неудачу?
- А как вы думали? Неудача и поражение - это прежде всего урок, и только потом все остальное, - подытожил Бокин.
Усы старика насмешливо топорщились и становились похожи на две заостренные соломины только в двух случаях: в первом, когда победа в маджонг безраздельно принадлежала только ему, и во втором, если напротив сидели одни из «продавщиц весны» в незатейливых кимоно, таких же расписных, как и их шеи после ночной службы.
Больше всего Бокин предпочитал появляться в общества двух сестер-близняшек, ублажающих друг друга так, словно они обучились этому еще в утробе матери, но в этот раз в закутке, отведенном для игры, не было никого кроме старика и его противника, менее разборчивого в китайских развлечениях, но более молодого - лейтенанта Лоуренса. По иронии судьбы каждое место за столом соответствовало названию сторон света. И если разыгрывающий назывался «Востоком», то сидящий напротив человек был «Западом». Тем не менее, казалось, молодость и физическая сила оппонента, вылившаяся в добрую часть его загорелого, усыпанного буграми мышц торса, совершенно не заботила китайского старика, смачивающего желтые губы напитком из белой фарфоровой посуды.
- Даже сейчас мы играем в игру, которая в Китае была под запретом в течение долгих лет. А вы предлагаете вывезти этих крохотных мотыльков к вам на родину, где их быстро превратят в цирковых пташек.
- Но мы же в Шанхае, мы в одном из самых известных городов вашей страны..., - улыбка сэра Лоуренса была дружелюбной, но не настолько, чтобы старик не разгадал в ней часть хитроумного плана. Поэтому Бокин продолжал играть и делать вид, что гость находится в его доме только ради игры. Так было лучше для всех.
Постукивание костей перебивал лишь вой ветра. Старик любил сквозняки. Сухопарый седой китаец был уверен, что они приносят вести, и даже жене запрещал задергивать пологи, когда снаружи поднималась сильная буря. Иногда его голова на тонкой тростниковой шее высоко поднималась и начинала покачиваться из стороны в сторону, словно этот странный человек действительно слышал то, чего не могли услышать другие и чего никогда не услышат: лестничное - с одной ветки на другую - падение каждой капли воды, дрожь озябших, сморщенных от холода листьев, и даже разливистые стоны Хуанпу, разделяющей маленький Шанхай на две части. А может быть, он слышал не ее стоны, может быть, это был плач детей, которых безжалостно топили и погребали на ее берегах, может быть, это они преследовали старика, и он пытался глушить их завывания гулом ветра, как некогда матери затыкали их желторотые рты драными тряпками. Уж не поэтому ли в его спальне - и тут и там - висели сотни маленьких колокольчиков?
- Но я ведь могу рассчитывать хотя бы на ваше радушие? Друзья, которые приехали со мной и вынуждены сносить все тяготы портовой жизни, а поверьте мне, эти люди не привыкли спать на холодном полу и соломе, хотели бы поучаствовать в чайной церемонии. Я дал им слово, что они будут удивлены и от встречи с вашими мотыльками... навсегда забудут весь тот мусор, которым сейчас питаются по моей вине.
Глаза Лоуренса рьяно блестели в полуосвещенной комнатке как огни большого города, из которого он приехал в Китай. Бокин молчал и пил свой напиток, пока не вошла жена и не внесла рисовый бульон на глиняной чабаньке.
Гость редко видел ее при свете. Это была маленькая и жалкая женщина, без имени, без цвета волос и даже без возраста. В доме у нее был свой угол - небольшая кухня, где женщина хранила куриные кости, обрезки, корни растений; срезала жир и снимала зловонную пену; пряла, шила и разговаривала сама с собой.
Старик попросил у нее хлеба, и женщина исчезла из виду. После этого он обратился к собеседнику:
- Чайная церемония - это тот же брачный и очень интимный ритуал. Вы могли видеть, как блестят края пиал от влаги. Так же увлажняются и лона наших женщин, - Бокин выглядел совершенно спокойным и непоколебимым. - Я могу предложить вам, иностранцам, тысячи удовольствий, но то, что вы просите, будет вам не по карману. Я никогда не смогу продать вам свою страну, своих женщин и своих мужчин. Ими нужно не наслаждаться, их надо остерегаться, бояться и бежать от них, бежать как можно дальше. Даже если вы сможете покорить их, вы потеряете сон, извечно гадая, когда эта бледная, лишенная попыток к сопротивлению рука воткнет нож в вашу грудь. Все, что делают наши люди, они будут делать только для своего народа.
Старик поставил опустевшую чашечку на стол и сделал глубокий вдох, останавливающий подступающую к корню языка горечь.
- Если не настанет день, и один из них не пойдет против него.