Благодаря кое-кому, Лорка-таки снова с утра пошел:

Юноша стал забываться.
Полдень. Пробило двенадцать.

И наполнялось тряпичными лилиями
сердце и перебитыми крыльями.

И у себя на губах он заметил
слово, которое было последним.

С рук словно слезли перчатки, и на пол
пепел, пушистый и вкрадчивый, падал.

А за балконом виднелась башня.
Вот он сливается с этой башней.

Маятник замер, и время смотрело
мимо него циферблатом без стрелок.

И различил он на белом диване
тени простертой своей очертанье.

Некий юноша, геометрически-резкий,
вскинул топор - и зеркало вдребезги.

И из-за зеркала влага густого
мрака заполнила призрак алькова.

---

Не отпускает эдож...

Upd. лоркомания какая-то, блин

Луна наконец запнулась о белый косяк табуна.
Луч лилового света, отпрянув от раны,
спроецировал на небо сцену
обрезания мертвых младенцев.

Кровь текла по горам, и спешили к ней ангелы,
но зефирными были чаши - и кровь потекла
в башмаки.
Колченогая свора зажгла свои трубки,
и от запаха жженого рога
посерели губы несчастных,
которых рвало в подворотнях.
А с юга засушливой ночи долетали
протяжные крики -
это свечи луны задымились на бедрах коней.
Портняжка, кроивший пурпур,
заманил к себе трех блаженных
и, заперши двери, в окно им показывал череп.
Три блаженных тем временем утешали верблюда,
который боялся,
что к утру непременно застрянет в игольном ушке.
Крест был поднят, и гвозди вбиты.
Гвозди, вбитые в кость
так, что звезды ржавели от крови.
Все глаза отвели - и тогда небеса оголились
и раздался неслыханный голос, а фарисеи сказали:
- У проклятой коровы, наверно, разбухло вымя. -
Горожане захлопнули двери,
и ринулся дождь, возомнив, что размочит сердца,
мутный вечер наполнился хрустом и треском,
и незримые плотники стали обтесывать город.

- Проклятая эта корова, наверно, взбесилась, -
продолжали твердить фарисеи.
Но кровь поднялась до колен, и нечистые духи
пузырили болотную воду над стенами храма.
Все явственней было спасенье - от этой жизни.
И луна омывала ожоги коней.
Распевая псалмы, выходили на свет лихорадки,
и лягушки зажгли очаги по речным берегам.
- Эта чертова, чертова, чертова эта корова
спать не даст, - фарисеи твердили
и шли по домам, по дороге пиная пьяных
и плевок за плевком избавляясь
от привкуса жертвы.
А за ними, печально блея, бежала кровь.

И на том завершилось,
и проснулась земля, разливая дрожащие
дымные реки.

Я прошу всего только руку,
если можно, раненую руку.
Я прошу всего только руку,
пусть не знать ни сна мне, ни могилы.

Только б алебастровый тот ирис,
горлицу, прикованную к сердцу,
ту сиделку, что луну слепую
в ночь мою последнюю не впустит.

Я прошу одну эту руку,
что меня обмоет и обрядит.
Я прошу одну эту руку,
белое крыло моей смерти.

Все иное в мире - проходит.
Млечный след и отсвет безымянный.
Все - иное; только ветер плачет
о последней стае листопада.

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

доброе утро

Очень плохое видео, но так похоже на это утро.

---

Буду плакать, ведь хочется, хочется плакать,
так заплакать, как мальчику с парты последней,
потому что я не травинка, не поэт, не скелет,
закутанный в мякоть,
а лишь сердце, смертельно раненное,
стон - на стоны иного мира,
боль - на боль вселенной соседней.

Неа. Не буду. Пусть пасется ваше стадо, акулы жрут других акул, веет ветер и выворачивает вас, люди, на изнанки. А я посижу и посмотрю на все со сторонки.


Как и подобает: день с Лорки начался - им и закончился, хоть и хреново.

ГОРОД В БЕССОНИЦЕ. (Ноктюрн Бруклинского моста)

Никому не уснуть в этом небе. Никому не уснуть.
Никому.
Что-то выследил лунный народец и кружит
у хижин.
Приползут игуаны и будут глодать бессонных,
а бегущий с разорванным сердцем
на мостовой споткнется
о живого наймана, равнодушного к ропоту звезд.

Никому не уснуть в этом мире. Никому не уснуть.
Никому.
Есть покойник на дальнем погосте, -
он жалуется три года,
что трава не растет на коленях,
а вчера хоронили ребенка, и так он заплакал,
что даже созвали собак заглушить его плач.

Не сновидение жизнь. Бейте же, бейте тревогу!
Мы падаем с лестниц, вгрызаясь во влажную
землю,
или всходим по лезвию снега со свитой мертвых
пионов.
Но нет ни сна, ни забвенья.
Только живое тело. Поцелуй заплетает губы
паутиной кровавых жилок,
и кто мучится болью, будет мучиться вечно,
и кто смерти боится, ее пронесет на плечах.

Будет день,
и кони войдут в кабаки,
и муравьиные орды
хлынут на желтое небо в коровьих глазах.
И еще будет день -
воскреснут засохшие бабочки,
и мы, у немых причалов, сквозь губчатый
дым увидим,
как заблестят наши кольца, и с языка
хлынут розы.

Тревога! Тревога! Тревога!
И того, кто корпит над следами зверей и ливней,
и мальчика, который не знает, что мост
уже создан, и плачет,
и мертвеца, у которого ничего уже не осталось -
лишь голова и ботинок, -
надо всех привести к той стене, где ждут
игуаны и змеи,
где ждет медвежья челюсть
и сухая рука ребенка,
где щетинится в синем ознобе верблюжья шкура.

Никому не уснуть в этом небе. Никому не уснуть.
Никому.
А если кому-то удастся, -
плетьми его, лети мои, плетьми его бейте!
Пусть вырастет лес распахнутых глаз
и горьких горящих ран.
Никому не уснуть в этом мире. Никому не уснуть.
Я сказал -
никому не уснуть.
А если на чьих-то висках загустеет мох, -
откройте все люки, пускай при луне увидит
фальшивый хрусталь, отраву и черепа театров.

@темы: Я отравился и отравил вас, вместо того чтоб быть просто и прямо счастливым...

---

---

Ад - это, когда в подъезде ремонт

Romаn
Jo заходил сегодня в 6:29.
Интересно, что заставило так рано выйти в инет? Наверное электрик))))))

Jo
издеваешься, друг мой Горацио.

Зато, наконец, открыли кофейню. Славься кофе, славься шахматы.

---

Лорка с утра

Ничего не могу с собой поделать: Лорка украл душу. Сомнамбулический романс, как прохладный свежий дождь с утреца.

Романс о Луне, Луне

Луна в жасминовой шали
явилась в кузню к цыганам.
И сморит, смотрит ребенок,
и смутен взгляд мальчугана.
Луна закинула руки
и дразнит ветер полночный
своей оловянной грудью,
бесстыдной и непорочной.
- Луна, луна моя, скройся!
Если вернутся цыгане,
возьмут они твое сердце
и серебра начеканят.
- Не бойся, мальчик, не бойся,
взгляни, хорош ли мой танец!
Когда вернутся цыгане,
ты будешь спать и не встанешь.
- Луна, луна моя, скройся!
Мне конь почудился дальний.
- Не трогай, мальчик, не трогай
моей прохлады крахмальной!

Летит по дороге всадник
и бьет в барабан округи.
На ледяной наковальне
сложены детские руки.

Прикрыв горделиво веки,
покачиваясь в тумане,
из-за олив выходят
бронза и сон - цыгане.

Где-то сова зарыдала -
Так безутешно и тонко!
За ручку в темное небо
луна уводит ребенка.

Вскрикнули в кузне цыгане,
эхо проплакало в чащах...
А ветры пели и пели
за упокой уходящих.

Сомнамбулический романс

Любовь моя, цвет зеленый.
Зеленого ветра всплески.
Далекий парусник в море,
далекий конь в перелеске.
Ночами, по грудь в тумане,
она у перил сидела -
серебряный иней взгляда
и зелень волос и тела.
Любовь моя, цвет зеленый.
Лишь месяц цыганский выйдет,
весь мир с нее глаз не сводит -
и только она не видит.

Любовь моя, цвет зеленый.
Смолистая тень густеет.
Серебряный иней звездный
дорогу рассвету стелет.
Смоковница чистит ветер
наждачной своей листвою.
Гора одичалой кошкой
встает, ощетиня хвою.
Но кто придет? И откуда?
Навеки все опустело -
и снится горькое море
ее зеленому телу.

- Земляк, я отдать согласен
коня за ее изголовье,
за зеркало нож с насечкой
ц сбрую за эту кровлю.
Земляк, я из дальней Кабры
иду, истекая кровью.
- Будь воля на то моя,
была бы и речь недолгой.
Да я-то уже не я,
и дом мой уже не дом мой.
- Земляк, подостойней встретить
хотел бы я час мой смертный -
на простынях голландских
и на кровати медной.
Не видишь ты эту рану
от горла и до ключицы?
- Все кровью пропахло, парень,
и кровью твоей сочится,
а грудь твоя в темных розах
и смертной полна истомой.
Но я-то уже не я,
и дом мой уже не дом мой.
- Так дай хотя бы подняться
к высоким этим перилам!
О дайте, дайте подняться
к зеленым этим перилам,
к перилам лунного света
над гулом моря унылым!

И поднялись они оба
к этим перилам зеленым.
И след остался кровавый.
И был от слез он соленым.
Фонарики тусклой жестью
блестели в рассветной рани.
И сотней стеклянных бубнов
был утренний сон изранен.

Любовь моя, цвет зеленый.
Зеленого ветра всплески.
И вот уже два цыгана
стоят у перил железных.
Полынью, мятой и желчью
дохнуло с дальнего кряжа.
- Где же, земляк, она, - где же
горькая девушка наша?
Столько ночей дожидалась!
Столько ночей серебрило
темные косы, и тело,
и ледяные перила!

С зеленого дна бассейна,
качаясь, она глядела -
серебряный иней взгляда
и зелень волос и тела.
Баюкала зыбь цыганку,
ц льдинка луны блестела.

И ночь была задушевной,
как тихий двор голубиный,
когда патруль полупьяный
вбежал, сорвав карабины...
Любовь моя, цвет зеленый.
Зеленого ветра всплески.
Далекий парусник в море,
далекий конь в перелеске.

Upd: Лорка меня доконал,

Ода королю Гарлема

Своей поварешкой
он на кухне глаза вырывал крокодилам
и непослушных обезьян лупил по заду.
Своей поварешкой.

Спал вечный огонь в сердцевине кремней
искрометных,
и скарабеи, пьянея от вкуса аниса,
совсем забывали тусклый мох деревенский.

Черный старик, поросший грибами,
шел отрешенно в потемки, где плакали нефы,
а король поварешкой скрипел и скрипел,
и цистерны с протухшей водой прибавлялись.

Розы бежали по лезвию
бритвенной гибкости ветра,
и на помойках в шафранной пыли
маленьких белок терзали дети,
пылая пятнистым румянцем зверства.

Мы должны перейти мосты
и покрыться черным румянцем,
чтобы запах легочной тьмы
наотмашь хлестнул теплотой ананаса
по нашим бескровным лицам.

Мы должны убить белокурого,
который торгует водкой,
и всех друзей и сообщников яблока и песка,
мы должны кулаком ударить
по кипящим сгусткам фасоли, -
пусть король Гарлема поет,
пусть поет со своим народом,
и в длинной шеренге тесной,
под асбестом луны небесной,
крепко пусть крокодилам спится,
и пусть никто не рискнет усомниться
в красоте бесконечной, вечной
поварешек, щеток, и терок, и котлов, и кастрюль,
и конфорок на черных-пречерных кухнях.

О Гарлем! О Гарлем! О Гарлем!
Никакая тоска на земле не сравнима
со взором твоим угнетенным,
не сравнима с кровью твоею, сотрясаемой
в недрах затменья,
с яростью глухонемой,
во мраке - совсем гранатовой,
и с твоим королем великим, задыхающимся
в ливрее.

Зияла в полуночной тверди глубокая трещина,
и замерли там саламандры из кости слоновой.
Молодые американки были беременны
одновременно детьми и деньгами,
а кавалеры изнемогали на крестах
ленивой зевоты.

Это они.
Это они у подножья вулканов пьют и пьют
серебристое виски
и глотают, глотают кусочки сердца на ледяных
медвежьих горах.

Этой ночью король Гарлема
беспощадной своей поварешкой
на кухне глаза вырывал крокодилам
и непослушных обезьян лупил по заду.
Своей поварешкой.

Плакали негры, теряясь
в калейдоскопе солнечных зонтиков
и золотистых солнц,
щеголяли мулаты, смертельно тоскуя
по белому телу,
и от ветра туманило зеркала
и упругие вены рвало у танцоров.

Черные,черные, черные, черные.

Ваша ночь опрокинута навзничь, и могучая кровь
не имеет выхода.
Нет румянца. Есть кровь под кожей,
гранатовая от ярости,
кровь, живая на красных шипах ножевых
и в груди у природы кровной,
во мраке теней от клешней и терний луны,
в небесах горящей как рак.

Кровь, которая ищет на тысяче древних дорог
запыленные кости, и пепел белесый,
и арки небес, коченеющих ночью,
где бродят безмолвные толпы планет
вдоль пляжей пустынных, со всячиной всякой,
забытой людьми и потерянной здесь.

Кровь, сатанински медленно следящая краем
глаза,
сок, отжатый из дрока, темный нектар
подземный,
кровь, от которой ветер, в ямке застряв,
ржавеет,
кровь, которая может рассасывать
мотыльков на оконных стеклах.

Эта кровь - на подходе, и скоро
по крышам, решеткам балконным
явится с яростным стоном,
чтоб жечь полыханьем зловещим
хлорофилл белокурых женщин,
рокотать в изголовьях кроватей,
рядом с белой бессонницей раковин,
и устроить всемирный потоп - в желтый час,
на рассвете табачного цвета.

Да, бежать и бежать,
бежать и скорей запираться на чердаках
небоскребов, прижиматься к темным углам,
потому что душа этих дебрей
в каждую щелку проникнет
и оставит на вашем теле отпечаток легчайший
тьмы величайшей
и печаль, которая будет дешевле полинялой
перчатки и розы фальшивой.

И тогда в безмолвии мудром
повара, и официанты, и все,
кто своим языком зализывает
раны миллионеров,
ищут черного короля - на улицах
и перекрестках, где витает призрак селитры.

Южный древесный ветер, втянутый
в черный омут,
гнилые лодки выплевывает и в плечи вонзает
иглы;
южный ветер, носильщик, погонщик
шелухи, букварей, окурков
и вольтовых дуг, в которых - кремированные
осы.

Забвенье - три крошечных капли чернил
на стекляшке монокля,
любовь - единственный образ,
незримый на плоскости камня.
Сплетались над облаками пестики с лепестками,
но стебли кишели в бездне - и ни единой розы.

Справа, слева, с юга и севера, со всех четырех
сторон
вырастает стена, непосильная
для крота и сверла водяного.
Не ищите в ней, негры, трещин -
там все та же глухая маска.

Ищите под гул ананаса
великое солнце в зените.
Солнце, скользящее в лиственной гуще
с трезвым знаньем, что нимфа не встретится
в чаще,
солнце, крушащее цифры и числа, но вовек
не спугнувшее хрупкого сна,
солнце, покрытое татуировкой, солнце,
плывущее вниз по реке,
мычащее, жадных кайманов дразнящее.

Черные, черные, черные, черные.

Зебра, и мул, и змея не бледнеют,
когда умирают.
И лесоруб никогда не уловит мгновение смерти
в стоне деревьев, которые он убивает.
Так пускай до поры укрывает ваши черные
корни древесная тень короля,
замрите, и ждите, и дайте крапивам, цикутам
и терниям острым
вскарабкаться выше, на самые крыши всех
высочайших домов.

Тогда, о негры, тогда, тогда-то
вы сможете яростно целовать колеса
быстрых велосипедов,
совать глазастые микроскопы в потемки
беличьих дупел узких,
и, наконец, ничего не боясь, плясать исступленно
и всласть наплясаться,
а в тростниках, высоко в облаках, наш Моисей
обескровится в терниях.

О Гарлем маскарадный!
О Гарлем, перепуганный насмерть
толпой безголовых костюмов!
Я слышу твой рокот,
я слышу твой рокот за кроной деревьев
и ребрами лифтов,
за серыми каплями слез,
где тонут автомобили, их зубастые автомобили,
я слышу твой рокот за трупами лошадей,
за тьмой преступлений мелких,
за твоим королем великим и глубоко несчастным, -
с бородой, впадающей в море.

---

утреннее

---

Donnez-moi votre air

текст

I've heard there was a secret chord
That David played and it pleased
the Lord
But you don't really care for music,
do you?
It goes like this... the fourth,
the fifth
The minor fall
The major lift
The baffled King composing
Hallelujah

Hallelujah Hallelujah Hallelujah Hallelujah

Your faith was strong but you needed
proof
You saw her bathing on the roof
Her beauty and the moonlight overthrew
you.
She tied you to a kitchen chair
She broke your throne
She cut your hair
And from your lips she drew
the Hallelujah

Hallelujah Hallelujah Hallelujah Hallelujah

Maybe I have been here before
I know this room, I've walked this floor
I used to live alone before I knew you.
I've seen your flag on the marble arch
Love is not a victory march
It's a cold and it's a broken
Hallelujah

Hallelujah Hallelujah Hallelujah Hallelujah

There was a time you let me know
What's real and going on
below
But now you never show it to me,
do you?
And remember when I moved in you
The holy dark was moving
too
And every breath we drew was
Hallelujah

Hallelujah Hallelujah Hallelujah Hallelujah

Maybe there's a God above
And all I ever learned from love
Was how to shoot at someone who outdrew
you.
And it's not a cry you can hear at night
It's not somebody who's seen the light
It's a cold and it's a broken
Hallelujah

---

Вот так и Ты. Вот так и Ты, мой Бог,
В самом Себе беседуешь с Собою.
Нет никого, кто не был бы Тобою,
И Ты один. О, как Ты одинок!

И мы одни. И нету никого,
Кто звал бы нас: "Адам! Куда ты скрылся?"
Мы тот, кто от себя в себе укрылся,
И сам себя изгнал от Самого.

Куда идти? К Кому теперь бежать?
Какая, Господи, ответственность на каждом!
Какая тяжесть, Господи, как страшно,
И некому об этом рассказать.

Ни для кого - для нас и для Тебя -
Весь этот дар, которому, который...
Нет равных, Господи! И Свет от каждой споры,
И каждый свят, и святость у Тебя!

И Ты во мне, и я вот так, мой Бог,
В себе самом беседую с Тобою.
Нет никого, кто здесь бы не был мною.
Вот так один я. Так я одинок.

---

*хнычет, топает ножками, косится на потрепанный "де сото" и "цеппелин" *
Mon аmi, хочу машинку...

еще

---

Sketches of Spain

Sketches of Spain - удачные музыкальные зарисовки Майлза Дейвиса и Джила Эванса (1959-1960): бас-кларнет, туба, валторна, флейта, флюгельгорн, контрабас, гобой, перкуссия, тромбон, арфа.

- Adagio. Гитара с оркестром под управлением Хоакина Родриго
- Will o' the Wisp. Переигранная песня Мануэля де Фальи «Любовь-волшебница»
- The Pan Piper. Перуанский индейский фольклор
- Saeta. "Андалусийская песня, одна из основных, старейший тип религиозной музыки. Обычно ее исполняет одна певица без аккомпанемента во время религиозных церемоний в Святую неделю"
- Solea. Имитация фламенко.

download

@темы: музыка

---

Даа, лучше быть головой цыпленка, чем задницей вола. Восточная мудрость, между прочим, и как нельзя кстати.

@темы: Я отравился и отравил вас, вместо того чтоб быть просто и прямо счастливым...

---

---

почти игровое

Числа

Один

Какое одинокое,
прекрасное, непокорное
состояние...
оно наступает,
оно возвращается.

Кто был я
думая что кто-то
один на себя
поделенный или помноженный
даст единицу.

В этот раз, в
этом месте,
один.

Ты - это не
я, ни я - ты.

Все пути

Как палка,
камень, что-

то устроенное так,
что оно

ходит, говорит,
живет
жизнью.


Два

Когда впервые их
сотворили, вся
земля, вероятно,
была отраженьем
их тел, на мгновенье -
воображенья поток
устремился к мгновению прошлому,
к свеченью воды -
как прекрасно слияние их.

То, что тебе было нужно
я знал или думал, что знал.
Так было не раз.

Точка пресловутого
сознания - вечное
слово, создающее
мир, что лучше
и хуже того, какой есть.

Не уходи от меня.
Люби меня. Раз за разом.

Как если бы рядом
сидела другая,
которая уже была рядом. Чтобы

ты стала моей,
в воображении, чтобы
узнать тебя.


Три

Они появляются вместе - один
в середине - и по
обе стороны
другие. Знают

ли они друг друга
или просто идут,
шарниром соединенные.
Здесь форм дает возможности.

Если то или
это становится
выбором, то

наступает
реальность вещей.
Бесспорное ранее

меняется на
два и один,
всеми путями.

Первый тре-
угольник, формы,
или людей,

прозвучал о-
диноко, я
думаю - этот

круг начинается
здесь, непостижим -
но вот и рождение.


Четыре

Это число для меня -
покой, реальность
вещей. У

стола четыре
точки опоры. Собака
спокойно бредет,

а дважды два
вовсе не армия,
но любящие друг друга

друзья. Четыре -
это квадрат или
круг, исполненный мира,

прославляющий возвращение,
воссоединение,
торжество любви.

Карта - четверка
червей должна означать
долгий жизненный
опыт. А какой же иной
несет она смысл.

Это дверь
четыре - но
кто войдет.

Абстракция - да, два
и два предмета,
четыре предмета - один и три.


Пять

Дважды два и уже
другой

посредине
или же
сбоку

Из всех
четырех
углов провести

линии к
противоположным
точкам. На

пересечении
их мы получим
пять.

Когда был моложе,
то это число использовал
в счете и

оно мне казалось
удобным. Почему-то лишняя
единица - что сверх четырех -

убеждала меня в
достаточности. Двойки и тройки
или один и четыре - это много.

Способ рисковать звезды.


Шесть

Изгибание
из него образует
два и три -

на шестой
день завершилось
творение -

значит священное -
или потому, что солнце
"наиболее удалено от

экватора и кажется,
что замерло перед
возвращением назад..."

или потому, что "содержит
первое четное число
(2) и первое нечетное

число (3), предыдущее представляет
мужской орган, а последнее -
"мулиэбрис пуденда"..."

Или два сцепленных треугольника.


Семь

Нас семеро, эхом
в моей голове отзывается кошмар
обязательств - семь
дней в неделе, семи-
летний зуд подавленных
желаний.

Взгляни
какой
свет
в
этот
час
дня.

Я родился в семь
утра, и мой отец
поставил памятник,
каменный столб перед
входом в больницу,
которой он заведовал.

Семь раз отмерь -
потеряна ручка,
бумага:

ночное пьянство.
Почему
смерть теперь

так близка, если это
число священно.
Может быть,

в единице все числа?
И вечный счет
идет сначала.

Пусть на этом кончится семь.


Восемь

Скажи "восемь" -
чуть подожди.
Две четверки
укажут путь.

Только этим числом
отмечается цикл -

восьмилетний период -
и это слияние

приводит к свету полной луны
в самый длинный

или в самый короткий
день года.

Лето кончается
периодически -
в августе.

Ей восемь
лет, она держит
котенка и
настороженно смотрит.

Где ты.
Один стол.
Один стул.

В спектре света учитывают интервал.
Восемь переводит время в тихое ожидание.

Нет возврата назад -
хотя одна половина -
четыре и
еще половина -
два.

Ок-
та-
го-
нальный.


Девять

Здесь нет
точки покоя.
Оно неустойчиво.

Оно отражает
трижды
три.

Словно зеркало
возвращает сюда,
оставаясь там.

Возможно,
подразумеваются,
снова и снова,

"триады триад",
"число трижды священное
и совершенное" -

и решение
в не-
устойчивости?

Почему-то в игре,
где скорлупка скрывает
предмет -

камень или монетку, и
рука
обгоняет глаза -

девять
возможностей,
а не три, хотя

есть еще три
способа представления
этого и еще два игрока

получается шесть, но
ведь и мир реален
сам по себе.

Еще. Девять месяцев
ожидания, что раскроется
жизнь или смерть -

другая жизнь или смерть -
не твоя, не моя,
и мы наблюдаем.

Последовательное умень-
шение или увеличение
произведений

напомнили мне:

девятью два - восемнадцать
девятью девять -
восемьдесят один.

в любую сторону
двигаясь, вперед и назад,
получаешь то же число.

Какой-то
закон
или

тайна
оберегает
себя.


Ноль

Где ты - кто
отсутствуя здесь,
находится здесь, но здесь потому,
что отсутствует?

Это не фокус реальности -
это
творенье ума, любого
ума. Ты

проходишь сквозь годы в
ничто, я не
знаю куда, как дым
последней затяжки,

выпускаемый мной
изо рта
тоже идет в никуда,
находя свой путь.

Рассматривая эти примитивные системы,
кажется естественным
вернуться к единице, после десяти -
но это не десять - вдруг,
единица, вернуться назад -
Забавно, что кто-то из американцев
написал об этом стихи -
о "делании ничего" - Что же еще
они должны, могут сказать?

То, что
отсутствуя,
не
отсутствует.

---

Во время шахматного турнира в Италии огласили новые правила: "любые разговоры во время игры категорически запрещены, однако, если вы встретили старого друга, с которым давно не общались, то арбитры не возражают".

---

почти игровое

@настроение: Mere Sotte

---

Письмо от Андрея-сана. Приезд Есиямы-сенсея!

Этаки в августе...


20:33:44
Андрей-сан
Здравствуйте! Рад вас читать. Да, я тоже помню тот день в кинотеатре =)
Тренировки - продолжаются... И, похоже, увеличатся в ближайшее время... Завтра проездом будет Ониси-сенсей и Накаока-сенсей (с Хоккайдо) у меня в зале проведем тренировку под их руководством. Готовлю приезд Есияма-сенсея (+12 сенсеев) в конце августа. Будет большой семинар. Как вы на него смотрите? Я дам знать, когда уже 100% будет ясность, но последние выходные августа держите, пожалуйста, вакантными - планируем на них!
Я поживаю очень насыщенно, год Дракона прямо с первого дня повысил количество дел и событий на порядок! Работы - непочатый край, но интересно!.. Я Вас тоже давно не видел (хотя был в Казани
В Казань - видимо - осенью, полагаю... Владислав-сан, кстати, сейчас в Японии (Вы в курсе?)
Целый год в Нидерландах буду... ООН? =)) У нас там европейский офис компании.
Вы, похоже,прошлись по моим фотоальбомам... =) Приятно... =) Буду выкладывать. Есть много еще фото не выложенных за разные года, которые можно было бы. Но руки доходят до всего не быстро.
Увидимся - обязательно! Спасибо за добрые слова. Вы, тоже, берегите себя!

---

Отчет сенсея Китомото (Япония - 国際武道大学 - первый Китомото за несколько лет, на котором меня не было. Да и не изменилось ничего.

Ах спасибо, сенсей! За японский блок сигарет))

Jo
порнушка?))
Сенсей
Нет, развлекательное шоу типа, за кадром все усиленно ржут :-))

тозандовский кар - удобная штука, кстати

Женя, сенсей, Энди, Микума-сан, Питер, Алекс

мастер делает синаи

Аса-кейко (утренняя тренировка с восходом солнца)

муравьи...

довольный сенсей и Женька. Люблю и очень скучаю

Любимое место всех сенсеев - курилка.

Один в поле воин

Женя

Наката-сан и Ишиги-сенсей, как всегда бесподобны

Без комментариев

Где ты его нашел??